Исупов

Я до ядра копать на сотках,
картошки вырыв сковородку,
взялся́, и глина носоглотку
смешила. Если б зимородку
траншея с обложной мокрóтой
не приглянулась, пулемёты
строчили б уж нещадной одой
«На окончание заботы
об урожае и начало
припадка злости и военных
сентенций мощи Марциала,
могильных, не берущих пленных».
Но зимородку до окопа,
налитого водой с головкой,
вдруг было дело, и мы оба
не уклонились от уловки:
я рыб принёс залётной птице,
и птица изо рва удила,
пока не сделалось водице
неколебимо и чернила
не кончились на зимородке,
который усвистал на Палос.
И вы могли бы — дни коротки́ —
влюбиться — горстка их осталась…

Иллюстрация myu-myu / Flickr
Оригинал Исупова

Исупов

У убера густые кудри,
а щёки, бритые ножом,
в котором в этом ясном утре
гуляют в небе сквозняком
то ангелы, то самолёты,
синеют за губами вслед,
на элегичном «мимолётны
сколь наши…» смолкшими и в цвет
испачкавшимися так скоро,
как одноногий экипаж
один лишь в облике задора
примчаться может на «он ваш,
уж васильковый и заколот
завидным бритвенным ножом,
передающим даже холод
вне самолётов, телешом
сквозящих с ветром ангелочков».
Он не расскажет на фарси,
кто и за что, — он оболочка
у восьминогого такси.

Иллюстрация Uber Technologies Inc.
Оригинал Исупова

Исупов

Пушкин падает, бьётся, и зверь его катит под землю.
.
Пушкин падает время «три дня и три ночи»; все кадры
я извёл на падение в хронике осени (внемлю,
внемлю я: я весь свет перевёл на ночные театры
.
перелёта на Землю с планеты На Дереве Много
И Других, Но Я Выбрал Его): посмотреть из партера
приходили (и громко шептали «Руслана» с порога)
девы из-под забора, а также одна баядера:
.
что ей Пушкин — а всё же была и «Который из этих? —
вопрошала. — А впрочем, я знаю, молчите, дружочек.
Он один тут кружится, как Дуня Истомина, в нетях;
эти валятся в центр планеты, а он — звездолётчик,
.
он парит и витает…

Исупов

Она — Ему и Ей ещё зимой
письмом с уведомленьем о доставке:
«Скатёрку-самобранку брать?» И: «Мной
возьмутся также мысли об удавке
и тщетности. И — яблоко за мной».
.
В ответах, в местных письмах, почтальоном
доставленных уже весной в лесной
зелёный шум к дверям с аккордеоном,
игравшим обронённый кем-то звук
молчащей в одиночестве собаки,
.
имелось-раз: «Брать скатерть, но потуг
впихнуть в меня стакан овсяной браги
не потерплю, не надо и яиц,
особенно вкрутую, на закуску.
Я, кажется, шатен и длиннолиц,
и буду с чашкой чая, чтобы узко
одна из вас сидела с нами и,
когда бы скатерть сотворила сахар,
вприкуску обжигала о чаи
ладони, губы, а никто не ахал».
.
И было-два: «И впрямь, народ, пикник!
Пусть будет скатерть, раз такая пьянка:
вокруг…

Исупов

Вертятся вóроны, лают; обмерщица вдруг суетится:
с метром у брёвен носиться собачья несладкая птица,
выставив из дому полураздетой, со скомканной мордой
(зáполночь звонко гудели), заставила: брёвна — бревёшки:
ухо устроится, ручки поместятся, только не ножки,
ножки кому-то придётся ломать, перекашивать, хордой
.
чтобы легли без задоринки: «Я же без юбки наружу
вылезла, сволочь. Месьё столяры, прорежу́, обезлюжу
ваши петáнки, позволите? Ну-ка, в леса за дубами,
чтобы покойник не жался во гробе, но вишь, как разлёгся,
непринуждённее до полусмéрти забитого в боксе.
Что-то случится, и этому полю не быть под снопами».

Иллюстрация — картина Винсента Ван Гога «Пшеничное поле с воронами» (1890)
Оригинал Исупова

Исупов

Чтобы в утро дó свету влюбиться,
Пушкин ускользнул за час-другой
в край на горизонте, где гурьбой
вдруг светлеет тьма. И крановщица
в полдень отыскала подле лишь
строчку «Я хочу в него влюбиться
загодя; я смылся; половица,
к счастью, не орала; ты, малыш,
спишь прелестно, будто на картинке
в книжке про святой ребячий сон;
я не заблужусь — вооружён
нетерпеньем, но пойму смешинку;
я не пропаду — с собой язык
и наганы: или уболтаю,
или отстреляюсь; дорогая,
не вернусь; вот чёрт, к тебе привык».
Кладбища промелькивали мимо.
Девки липли, чтобы полюбил.
Кто-то бил кого-то, только б мил
был и впредь кому-то. Хиросима,
слово в рифму, город на свету,
пахтала из толстых сливок масло,
радовалась маслу, впрочем, гасла
ночью. Пушкин видел темноту.

Иллюстрация Eduard Zentsik / Saatchi Art
Оригинал Исупова

Исупов

Вот древний, как обычай отнимать
не шуйцу, так десницу, — или нá кол,
не жизнь, а благодать, — так благодать,
а всё же без пенсне над Льосой плакал,
на ладан-человек — а всё в плену
у стен-решёток, метких пулемётных
гнёзд по углам и каши «не намну —
не протяну», с которым на полотнах
сияние всегда над головой
и Гавриил на цырлах просит: «Можно
над континентом мор от штыковой,
вашбродь, содеять?», а вашбродь вельможно:
«Дур-р-рак, у них же дети, не, нельзя». —
«Ну а облагодетельствовать если:
не умерщвлять вчерашних на сносях
баб до конца — как будто бы воскресли?»
А он ему такой: «А чё, давай»,
и мишки утром носятся в сосновом, —
.
а вот не помнит револьверный лай,
как убивал, не помнит о немногом.

Иллюстрация Lynne Greenaway / Saatchi Art
Оригинал Исупова

Исупов

Человек в янтаре молчалив, но прекрасный рассказчик:
и про сволочь распишет в соседнем углу янтаря,
что гуляла, пока он дремал, по нему почём зря,
лезла в кормленный рот и из сытости пялилась в ящик,
.
по которому эта свистела, а этот плясал,
что довольны взрастать на прославленной танковой битве,
что ничто не прельщает и руки не тянутся к бритве,
полоснуть в темноте, чтобы было на водку, и зал
.
под себя, «как ребёнок, ходил, зуб даю вам, и крылья
отрастали у зала и в голос жужжали, и мы
одиночек искали, гоняли и брали взаймы,
чтобы ими бомбить, ибо мы, жу-жу-жу, эскадрилья…»;
.
и про мел разольётся: «Живица текла и текла,
был январь, и случился янтарь, все застыли, и стало
в морду бить, если б только не этот столбняк минерала,
любо-дорого-мило». Спасибо, смола из ствола.

Иллюстрация Stefanie Schneider / Saatchi Art
Оригинал Исупова