Исупов

С большим, в рост человеческий, крестом: Наверно, на плече?.. В мороз, должно быть? В домашних глупых тапках… Вот заштопать пришёл бы кто к нему на холостом боку футболку с «Невиновен б-г, а мы свободны»… Изо рта клубится — ещё февраль, а талые синицы суются в кус мороженого, взмок который на асфальте от тепла подземного, — парóк, и всякий тщится понять: с утра? Такие мы. Тряпица взмокает на спине и добела, морозной пыли, выцветает. Крест велик, и поперечина сажени косой — не маховóй — как раз, и тени за мокрою спиной воркуют: эст, мол, хомо человеку люпус, и́ в метро…

Исупов

…И в сумерках уже густых-густых,
когда морской фигуре стало грустно,
палили Кострому: костра придых
перехрустел её «и я́ так хрустну»,
и у морской фигуры Костромы,
сгорающей на пустыре Коломны,
два пальщика на время в сущность «мы»
соединились: было преогромно
смятение под небом пребольшим,
а смех, а плач, наверное, истошны,
смеялись мы: «Мы так её смешим»,
мы плакали: «Мы делаем ей тошно,
рыдая тут». Мы-мы, мымы́, мы, мы.
Стул, следом увязавшийся, нас вместе
усаживал, а мы ему: «На взмыв! —
смеялись, или плакали? — На месте,
не Кострома, не висни, но лети
в Коломну, над Коломной, за Коломну».
И над Коломной, ровно без пяти,
будильник разорался вероломно,
что мне пора, и электричка уж.
Засуетился я — не мы, и в галсе
над рельсами со стула — неуклюж
немно-о-ого! — я упал. И я убрался.

Иллюстрация Tatiana Koshutina / 500px
Оригинал Исупова

Исупов

Вымоет комнату, сядет на стул, растопырит ноги; я опишу их троих: ¹мокрый пол, мрак в окне на востоке, кубики воздуха, в ярком мелу потолок, древо сосны в основании тесной фигуры, если бы не абажур — из газет абажуры буквами мажут пространство, — на стенах мелок . тоже слепил бы, когда бы не вечер и в речи чьей-то желтковые плоскости; ²чуть обесцвечу стул, на который смотреть — это уж чересчур: ножек, наверное, несколько, спинка, должно быть, есть и одна, и изрядная, чтобы захлопать, чтоб не ослепнуть, глазами, а «ты их прищурь» . не помогает: прикрыты, и домик ладони ставит препоны…

Исупов

Как любопытен мир вещиц природы, как образ их существованья мил: над рукописью русской помкомроты мильоны лет куражился, кружил над всяким русским рукописным текстом не письменный, а устный перст судьбы, и вот уже на русском — не ацтекском — письме прижились — разве не глупы? — животные невиданных умений и участи разительной: слова откладывают самки тем смиренней на авторском листе, чем Мустафа, ценитель, перлюстратор предложений, залапывать их будет, резать, бить кофейной чашкой, пепельницей; гений тетрадки, дести текста отложить чуть только успевает строчку ль, столбик в классическую рукопись — и нет его: у самки час письма не долог, да дорог: безупречный…

Исупов

С письмом в конверт кладут горсть тихоходок — и если обитаемый конверт ¹не теми открывается, чёрт, черт прилежных не скрывает сыпь: корóток . ум не того, не тех, а кара скоро — срок дайте — пресечётся: пальцы лап, глазищи рож, слюна хлебал, нахрап чрев у письма стороннего собкора . утратятся — прилежны в гильотинном остервененьи существа внутри; ²шёл — покажите руки: раз, два, три, четыре, пять и склонный к величинам . с мизинец на другой руке мизинец лет ли, столетий — очень долго, век, слова истлели, выбыл человек, которому писали, и эсминец, . который потопил его, уж тóпит под…

Исупов

То ли от ветра второго апреля
(третьего цвет у таблеток иной:
вывалян в белом, когда беленой
белый гулял и испачкался, еле
.
белым стихом вперемешку с слюною
из разговора на верхних ля
с нею оттёрся до гаммы шмеля
в банке сметаны; порой ветряною,
.
третьего дует уже по-другому),
то ли от слёз ни с того, ни с сего
(дóлжно ль точить их, когда в хвастовство
день превращается: авиапрому
.
синь закатил, дескать, а авиетки,
суть этажерочки, также шары
не разлетались! а ветер! дары
ветра стремительны!) где же таблетки…

Иллюстрация Maarten Van de Voort / Saatchi Art
Оригинал Исупова

Исупов

…и вышел на странице о Козельске, вдоль Жиздры пасся, думал по-апрельски, что нет ещё мостов, а вплавь нельзя — и речка водяниста, и пронзят любовью люди в одинокой лодке, а мне, сойдя на берег, о походке надменной беспокоиться, потом их имена, их лица в разлитом речном пространстве комкать, не звоня им в дом через два, «они — неизменяем порядок — встанут ночью, позовут», — . но это был июль, и был он лют: отсохла Жиздра, как рука собаки, но есть ещё другая — в этой тяге на берег на какой-нибудь другой находится всегда рука треской гребущая, — и можно…

Исупов

С двадцатого, придвинулась сама, сама прижалась и сама сказала: «Семнадцать же секунд, нелепо мало, у времени ходьба, увы, пряма, извилистость ему не по зубам, шестнадцать, принимайтесь же скорее, потрогайте вот тут и тут, хореи шепчите на ушкó, пятнадцать, нам над пропастью, не так ли, хорошо? не знаете хореев — не шепчите, хотя чего там знать, на слабом икте, четырнадцать, обычно пребольшой меня вгоняет в краску, где же ваш? тринадцать, я ощупаю? согласны? я — имярек, прелестная, соблазны такие тут, а этот… оживляж немыслимый в кабине лифта вдруг, а этот… уж двенадцать, неужели не хочется? одиннадцать, я в деле —…