Я — энписи́, но дивный энписи: я сочиняю всякое по месту. Допустим, не в Бахму́т, но к Бухаресту заброшены четырежды они, герои сказа «Родина». Внарезку их сделать — и в мешки? О’кей: гротеска . заради я пишу поля вокруг румынской вздорной глухомани, чтобы герои на своих по чернотропу неслись с «набухарестом» в горле, скук не зная в рыке, также «наевропу», —…

Нескладный, как приблудный, энписи́, я подустал снимать перед героем исподнее, допетрив, что ферзи (герои) — овцы с падом/стиком, роем бросающиеся на энписей, и с всюду-матом — на себе подобных, всех вырезая из житья по всей безоблачной Испании и в копнах возвышенности русской средней, и, убрав факториал нулей и с гулькин (их мало) единиц, фронтовики — они, не мы, отныне, и…

Я — персонаж: я шуйцу написал во клетчатой тетрадке №8 лазурными чернилами «Овал» (такие подают, когда мы просим чернила для писания нулей, отличная овальность, цвет не чёрный), бесцветными чернилами «Налей» (такие наливают, коль ковёрный, придумав единицу, захотел детей увеселить её осанкой — и единицы чертит, благо тел арены у — кастрюля с мерзкой манкой: «Каллиграфичным быть, ребёнок мой? Извольте, напишу, подайте ногу»), нулями…

Случается, я прыгаю: я прыгаю, пересекая Сашино шоссе, не то что б с мясом вырванным, заикою (заикою сначала, весь НЗ других изъянов в бóли пустив пó ветру, став отбивной, которой слово «труп» не поддаётся), в коем, по пульсометру, мясные, но ничтожные тюп-тюп — скорее эхо, а не показатели, хочу я стать. А вот зачем: за ним, шоссе, — сады…

Рыдать, вождя увидев в книжке о трёх первых буквах алфавита для детей, в которых раскрепощено пожизненно ребячество и «ля» — припев вослед куплету «я люблю», а не отрыжка о своей судьбе, — условие для сладкого. Шмеля, который надрывался на пупе, выискивая в нём, чего б поесть, и с радостью проглочен был, нельзя обрыдывать за вкусное, — невесть кто этот насекомый, чтобы я, белугой разревевшись, получил медовые уста моей маман и рубль на оплёвыванье рыл наветчиков вождя, и иммельман, исполненный вождём (когда он был на самолёте и отня́л штурвал у отщепенцев-и-врагов, и, крыл не обломав, на полюсе в оскал льдов гордо сел, отправился искать, нашёл и, не сдаваясь, чередой, по одному, челюскинцев, их мать, всех приволок и вылетел домой), на фоторазвороте «Огонька» для сна с ним под подушкой. Говорю ж: условие для третьего (нуга!) и изверженье страсти к главарю.

Рассказывала мама: если все вдруг падали, то вскоре прорастали таёжной флорофауной: в ферзе из ели-клёна, что в кармане Таля, а может, в Петросяна картузе, полёживал, как позже наши все . покоились, в упадочный момент, лет через уйму пробивалась ветка сосны, а не метро, и элемент тайги, бурбон-медведь, душил медведку, на ветку с ней, медведкой, рудимент того, что угодило в пасть, фрагмент . бурундука, с…

Виктории Ивлевой Сирёжа, а, Сирёжа, слышь, Сирёжа, ты асса, колбаса или пакет, в который в самолётике я тоже травил, и по усам, которых нет (тогда их не носил), текло (как токи хорошей частоты, ты только ВКЛ и ВЫКЛ, и ВКЛ, ты понял?), и натёки — я уголь ел, желудок выл, — смуглы, отвратны были, и пришлось рубашку в…