Я не промедлю; только бы припасть к зализыванью фюрерских сапог. Мы — пара? Я холуй, а он убог? Так точно, мы такие, но есть пасть. Которая, коль в ваксе яда нет, до горла доберётся, не сойти мне с места, увлечённо по пути отъев лампас, и печень, и фальцет: «А сердца-то и нет!» Резцы — гнильё, но — зайцы, но — лавина, но — весна: стремительны. И сносная цена: затопчете, но будет и житьё. Иллюстрация Alfonso Crespo / Saatchi Art Оригинал Исупова

Её смешок серебрян, стоит мне на рту не липкой ленты, но ладони, замены кляпа: с нею наравне мильоны русских — истинные кони: по-детски так, прилипчиво так ржут. Не то что б в школу вовсе не ходили (читать рубли натасканы), но шут их знает, почему у них промилле бесчувствия в крови, как у зверей: у стайных урок… нет, волков… нет, урок: моление о чаше матерей их веселит до ржания каурок. Иллюстрация Tim Thiel / 500px Оригинал Исупова

Как звать? Серёга. Много ли годков? Без десяти полвека. Взрослый? Очень. Чего Серёга делает? Вспоров на теле что-нибудь, я позолочен бываю, отыскав внутри изъян. Анáтом? Yes. Прилично платят? Сносно. Война идёт? 😒 Ты против? 😒 За? 😒 Румян хватает, чтобы тех победоносных, но бледных, кто попал хотя бы в гроб, чуть приукрасить, прежде чем мамаше всучить? 😒 А если гренадёр огрёб, он, истекая, делается краше? 😒

Вот что как гром среди́: впавший в застылость снаряд, в стенке торчащий напротив разодранных окон, эти семь метров совсем не спешил, наугад будто летел, озирался как будто. Потроган мог быть, наверное, если бы сам захотел. Впрочем, он сам прикасался к недвижимым: в папу впился, проделся, и в дырку был виден пробел (к счастью) в устройстве взрывателя с тихую сапу славной чертёжницы родом откуда-то из; маму встрепал, убелил окончательно, óб пол шваркнул; а сын увернулся и стал белобрыс: «Съел?! — он кричал. — Как же хочется жить! Сволочь, слопал?!»

Матерный дéвичий стыд (мама будет ругаться): я в нечистотах изгваздался, мама: на плаце с циркульно-круглой землёй подглядел и вполуха (нет, со вниманием, но с неприятием звука) выслушал что-то: отсталые умственно дети возраста глупой и заблаговременной смерти обок тянули носки, но пойти в штыковую на штурмбанфюрера, чтобы вогнать подчистую в гроб, ни один оловянный не сдюжил. Тоскливо. Это меня оправдало бы. Мама! Огниво было б — в сердцах усадил главаря по-большому делать не в записи, тут же, на радость содому.

Со ступнями вперёд перестали рождаться не сразу. Перестав, почему-то, когда оставались одни, семенили вперёд с головою назад, за проказу — хуже лепры проказа таскаться, направив ступни не назад, — битым быть опасаясь, косились на двери. Из дверей возникала собака, и вместе вперёд, сладко лая, плелись. Из дверей налетала с «не верю!» и «забью ненаглядного!» мама, и слизывать мёд с переломов потом было сладко. Какая каталка: мёд залечивал, ран не щадя, ставил выродков в строй. Наступали подушная подать и битва на Калке, вслед за мартом — февраль, четвереньки и протерозой.

Первомайские черви в набухшей суше, только что расстаравшейся снег изжить, знают нечто о тех, кто пока снаружи, землекопах в ударе снаружи, сыть добывающих… попусту, зря: лопату предлагают сложить, ибо нас внутри нас с лица нескончаемых маловато: плюс двенадцать, сиречь жар суглинка при заглублении в штык. Дальше будет хуже, несмотря на, наверное, май-апрель. Потому что на март на людей снаружи у Руси планов нет, только тлен и прель.

Зубы, конечно, стальные. Нет, не на войне: войны какие теперь: облизнулся, уделав волость ракетой. Не в драке: жена наравне биться боится. Котлеты, из целей прицелов. . Сдержан сержант-кашевар: на вопрос «из чего» машет рукой безыскусно: топор-де, чуть гречи. Пули, осколки, медальки, нашивки, во-во, — подлые штуки, которые челюсть калечат. Иллюстрация «Парного мяса» Оригинал Исупова