Исупов

У липы настроение цвести,
а дровосеку это конфетти
из завязей напоминает вьюгу,
и дерево ему ломает руку,
снеся замах, но не приняв топор,
и рикошет выходит вперекор:
он вену подрубает, а не липу,
и липовые завязи улику
в своём сугробе прячут. Остр топор,
но отчего-то, скажут, не истёр
он липу в порошок, а снёс другого
(кто виноват? кому достало зова
лесного «защищайся!»? — а ему,
полену зацветающему; ну
и отчего же? разве не на топку
придуман лес?); и — вынесем за скобку
весь ужас лесоруба пред пургой:
в метель уже терялся, сам не свой
трудяга был: он замерзал, и липа
дала бы дров, и паника, и всхлипы
у чуткого костра сошли б на нет, —
но нет, но не…

Исупов

Вижу-вижу: ворона, схватив ребро,
переносит его в дремучее место,
во тайник, потому что ребро — добро
образцовое, редкое, как стамеска

(было дело), а также на голубом
от росы и дурацкой погоды луге
маки, что ли, а также говоруном
слово, выговоренное фрамуге

электрички «Калуга — Москва-Москва»;
все находки — стамеска, останки, маки,
слово с блёстками «вж-пу» (полынь-трава
отдала, не цепляясь) — на жадной тяге

улетают в края, из которых вон —
только б сбить человека, который сумму
не Coloeus, галок, — но их, ворон,
пополняет, пугая ворон; угрюмо

ретируется, чувствуя взгляд из-пóд
козырька и бинокля: какая жалость,
на ребре человека, который влёт
бил ворон, бил ворон, бил ворон осталось

волоконце как яство, пломбир-бекон,
у палящих в ворон это место — что-то,
и — здоровья ведущим подсчёт ворон
арифметикам неба и донкихотам.

Иллюстрация Jeff Derbys / Flickr
Оригинал Исупова

Исупов

В трёхлитровых банках хорошо,
а в других литровых банках плохо,
многое беречь: со снегом пó
.
риску «Выпал, и переполоха
было! Это было в день, когда
санки заготавливали люди,
чтобы послезавтра хромота,
или перелом, или в уюте
лампы с абажуром цвета синь
читка Саши или Лермонтóва
прекратились, ибо по аминь,
по ура насыпало, и снова
только санки могут с гор нестись.
Он же не дождался и об эту
пору — нынче ж — высыпался: высь,
ты поторопилась. Мне и шкету,
инвалиду Вязьмы и мадам
в томной шляпе с клумбой флёрдоранжа
довелось на санках пополам
с гор кататься, склоны будоража.»
.
баночка стоит за давний год
(в зиму до него не стало Саши;
заморозив пальчик, непогод
шкет потом страшился до пропажи
всей руки во следующей войне,
после…

Исупов

…вероятно, ангел, чин — скотина…
я не знаю чина, но, стучась
в эту дверь, я «Флор» («Герцеговину»)
выдыхаю в хрюкало, что «ась?»,
отворив, издало беспросветно,
я не лебежу: «с дарами волхв»,
или: «соли дайте», или: «Этна
снова фонтанирует, врасплох
захватив страдальную Мессину»,
я — рентген, икс-вóлнам не к лицу
уходить от темы, лошадина
доза темы: — Стульчик холодцу, —
я распоряжаюсь, — дайте живо,
он стоять не сможет — я г-вно:
я к вам с миррой, ладаном и Шивой,
бить не буду, только резать, но
я — анатом, я же и патолог,
к вам сейчас из морга, ничего?
Человек, который был мне дорог,
будет под колёсами его,
студня, тачки точно через сутки:
переехав, холодец найдёт
несобаку дышащей, без шутки
студень не…

Исупов

Произнесение чужой весёлой речи
пред населеньем, требующим правды, —
умение доступное, скворечье,
дающееся каждому. «С эстрады
.
пропой её, — попросят, — улыбаясь». —
И зубы вставят, если их сломали.
И перед представленьем ложкой паюс
дадут хлебать, покуда в зубоскале,
.
речь набросавшем, не родится чувство
«не отчебучит — отчеканит, падла».
И верности в угоду и искусству
метаморфозы полной выступала
.
получит в вену кубиков бессчётно
античного ораторского дара
живописать правдивые полотна
до пенных губ, едва не до удара
.
(Бомбей и Лондон, слышите в стендáпе
свои чревовещательные клички?).
И нежности телячьи: при киднапе
палач всегда подаст тебе водички.

Иллюстрация Reuters / Stringer / The Guardian
Оригинал Исупова

Исупов

Сначала появляется невéсть кто,
а рядом и вокруг нет ничего,
что в голове заранее на место
уложено: вот это вещество
для головокружений и восторга
(ситро, наверно), это бабий ор,
когда ненаши наших бьют задолго
до Олдувая (скажем), это корь
(а может, легкомысленная оспа),
съедающая маленьких людей,
а это апельсина… абрикоса
(прости, не разгляделось) долька (эй,
у абрикосов нету долек), это ж
корабль для покидания Земли (!)
и смерти в плотных, где, сгорая, светишь,
напластованьях воздуха, и… и
так далее, дитя Пустое М-м-место.
Ни звуков нет, коль нет ещё вещей,
ни чувств щемящих, ибо нет арестов,
ни чувств ничтожных, потому что щей
никто не наливает ни с сметаной,
ни на воде, пустых, как ничего,
ни мёртвого нет, ни живого в рдяной…
в бесцветной…

Исупов

И стар, и пьян, и ноги не пошли,
вот не пошли, как мёртвые трамваи, —
и в травы лёг, а в травах щавели:
с рукою под щекой на кислых стаи
засматривался, в рот совал: сосал,
жевал и восхищался: кто-то, щами
наевшись, превращается в овал
и катится потом, чтобы сгущали
прохожие его восторг, крича:
«Воистину овал, а то и сфера»,
щавéлевые щи, сметана в щах, —
и вот уже тебя заботит вера,
что всё это не зря… С тем и уснул
с рукою под щекой, с былинкой в ухе;
и кто-то, дух щанóй и «караул»
(не крик, но всхлип) вплотную к завалюхе
приблизив, услыхал в упавшем сон
и был таков; но нé был таков ливень:
он…

Исупов

Он захотел, чтоб этот подавал —
и выпевал с торжественностью в гласе:
«Пришло г-но с жратвою»; он в танцзал
тотчáс идти мог — лишь супов во фразе
«Жратвы вагон, сейчас вам подадут…»
на полтора часа, супы безмерны,
пока дочтёт до чепуховых блюд,
все падекатры кончатся, сотерны,
напротив, лишь начнутся, и она,
Наташа, при которой этот мужем
красуется, воскликнет: «Дотемна.
Хочу ещё. Давайте же прокружим
по Аничкову, милый, темнота
пока не перейдёт в другие страны.
Я до утра могу». А он: еда:
за стол пора, увы, и этот манны
зачитывать устал, и список пуст;
«но завтра — и всегда — моя, Наташа,
пока нас хромота не свалит, узд
пока вы не лишитесь брачных, ваше
желанье танцевать со мной — закон».
И этому неистовым указом
присвоил камер-юнкера. Силён
в цифири он и в танцах безотказен.

Иллюстрация — фрагмент картины Георга Ботмана «Портрет императора Николая I»
Оригинал Исупова